Порою стонешь, как от простуды.

Что-то все назойливее сквозит.

И мятая рубаха, бывает, хуже,

Чем рядом сквернопахнущее нутро.

На двадцать пятое утро скуки

Как правило не чувствуешь ни радости, ни злости, ни доброты.

Ты смотришь в окно и видишь

Невыспавшихся людей и тучи.

Город трясет в оскоме. Стоишь.

Глазные яблоки будто в коме.

Будто ничего не имеет смысла.

Просто ты ничего не смыслишь.

В тебе не вода - недосыпа избыток.

Очередным утром пропустил автобус,

Перевел часы, вдруг поможет.

Для миллионов людей ты прохожий,

А ты кутайся покрепче в пальто,

И пуговицы под горло, и себя застегивай,

Можешь опустить голову.

Тротуары все портятся под подошвами.

Сегодня мне приснится, что этот октябрь кончился.

Это вообще непонятно что..это душа

Как люк открытый посреди дороги.
Канализационный.
Совсем один. 
Лежишь и еле дышишь.
Второй или третий год. 
Шестнадцатую нелетнюю жизнь 


Это та, что шумом дорог сковывает плечи.
Чтоб не дрожали. Чтоб не ломались. Ключицы. От холодного талого воздуха.


Мужчина у перехода. Такой же оборванный, как каждый второй душою.
Время решает самые сложные головоломки. Время следит за твоими губами и обветривает их, чтоб не слишком много вранья. 


Знаешь, иногда от молчания меньше боли. Другому. А ты молчи.
Пока трепещут ключи в кармане.
Пока распластана на асфальте, на самом деле проходя мимо.


Каждый понедельник боишься задохнутся. Но что-то задыхается.
Каждое утро идешь по минному полю. Вокруг все злые. А тебе почему-то больно. И больше становится сердце. 


Забивай молчанием каждую колотую рану. 
Каждое "прости".
Эти прости будто ты городской проспект, по тебе сотни, сотни машин.
И ты исчерпан. До последней строки. До последнего " не могу без тебя, но прошу - уходи."


Можешь идти на красный.

Слышишь? Часы пробили. Треть.
Второго?
Жизни.

Признаюсь, иссякаю силами.
Милями отдаляются берега, к которым мне бы причалить.
Хотя бы крикнуть вслед: "Я скучаю".
Теплопроводность, видимо, барахлит.
Изнутри покрываюсь мурашками,
Пока рядом весь город спит.
Я же здесь, погружена в отчаянье.
Как в чашу. С ядом.
Даже ком в моем, от криков опухшем горле, затих.
И не знает, кому подать печальнейший в своей роде жанр, правду.
О страхе лаконичную балладу.
О страхе потерять.
Так вот, мне правда страшно,
Ужасно страшно,
И от страха смешно,
Я смеюсь так жутко,
Что рвутся связки,
Кто-то помнит этот смех наизусть.

И разбиваются, освобождаясь ставки, оконные.
Пока меня беспощадно трясет в лихорадке.
Все гораздо проще, как не хотелось бы усложнить.
Только вот иногда, не поверишь, стаканы бьются 
От сердечного ультразвука. 

А прямо - настолько просто, что примитивно.
Я, пожалуй, люблю тебя.
Уже сильно. 

Выцветший ковер удручает немного.
Ах да, у меня же нет ковров, 
Это я, выцветшая, удручаю стены
Литою прижившийся тоскою.
Эти стены ненавидят меня и мои монологи.
Которые приходится выслушивать только им,
И только им четырем никуда от меня не деться.
Что же делать, когда никуда не деться?
От придирчивых, злых и метких
В своих грубых, вышколенных текстах.
В своих "ненавижу" и "тебе здесь нет места".
Одеяло от таких морщится,
Простыни скатываются на холодный паркетный пол.
От таких мыслей.
От такой злобы, а хочется веселиться.
Где-то в глубине, чем бы заменить это "душа",
Не то обязывает к улыбкам и простодушию. 
Душит. И стены в придачу душат,
Чтоб замолчала наконец.
Мерзкая мгла, влагой протягивает из распахнутого окна.
Или это из изорванной тебя.
Серьезно, дыра где-то в клетке грудной присутствует.
Только обойдись, будь добра, без врача.
Чтоб вакцинами не замучили.